01.11.2012 | Сообщения в журнале "еврейский берлин" |

Дневник Эвнера В. Лесса, капитана израильской полиции, допрашивавшего Эйхмана

Впервые о личности Эвнера Лесса историк Беттина Штагнет задумалась, обнаружив среди 3564 (!) страниц протокола допросов, которые Лесс провел с Эйхманом с мая 1960 по январь 1961 года, заинтриговавшую ее бумажку. На ней было лишь несколько слов: «Ложь!!! Все ложь!!!» Кем был этот человек – умерший в 1987 году в Швейцарии капитан израильской полиции с «каменным» лицом, сын жертвы депортаций, автор незавершенной книги об организаторе Холокоста, человек, допрашивавший Эйхмана, выслушивавший его отговорки на протяжении 275 часов, а в свободное время писавший романтичные стихотворения?

Эвнер Вернер Лесс не имел права разглашать подробности бесед с Эйхманом. Вместо этого Лесс очень зорко наблюдал самого себя и Эйхмана и подробно и умно записывал то, что особенно волновало его. Теперь Беттина Штагнет дополнила его записи выдержками из интервью, которые она провела с сыном и друзьями Лесса, и издала о нем книгу.

Вернер Лесс – будущий собеседник Эйхмана – родился в Берлине в 1916 году, посещал школу в Шарлоттенбурге, но в 17 лет был вынужден бежать от фашистов, так и не получив высшего образования. В Париже он познакомился с женой Верой и вместе с ней эмигрировал в Палестину, где родились дети Дорит и Алон. Постепенно Вернер (которого теперь звали Эвнером) стал израильским специалистом по беловоротничковой преступности. В 1960 году был задержан Эйхман, и израильским органам понадобился человек, способный предъявить Эйхману имеющийся против него материал и заставить его говорить. Выбор пал на офицера полиции Лесса.

В течение почти года до начала процесса Эйхман видел исключительно охранников (не говоривших по-немецки), полицейского врача и Лесса. Когда тот приходил к нему, Эйхман казался почти счастливым. Он с нетерпением ждал продолжения беседы, возможности высказаться. Лесс обнадеживал его, называл «господином Эйхманом», угощал сигаретами и «часами непринужденно беседовал с ним о самых ужасных событиях нашей истории».

Многие из коллег не могли понять такого обращения с Эйхманом и избегали Лесса. Однако его позиция была основана не на самоотречении или запоздалом «Стокгольмском синдроме», а на мудром расчете. Лесс абсолютно сознательно выбрал изысканно вежливый, корректный стиль общения с хитрым, скользким как угорь Эйхманом, чтобы усыпить его бдительность, и попытка удалась: чем больше Эйхман рассказывал, чем увереннее себя чувствовал, тем больше выдавал себя.

Такая стратегия требовала от допрашивающего немалых сил и высшей степени самообладания. Лесс не мог и не желал посвящать кого-либо в переполнявшее его отвращение, и это обрекало его на молчание и одиночество. Лишь в личных заметках Лесс позволял себе выразить свои эмоции: «Гнилая свинья!» – прокомментировал он собеседника 20-го сентября. Но во время допросов, как обнаружила Беттина Штагнет при прослушивании аудиозаписей, голос Лесса неизменно оставался мягким и спокойным.

Наиболее наглядным примером доверия, которым со временем проникся к нему Эйхман (а также примером неверного восприятия им других людей) может послужить следующий эпизод: однажды Эйхман спросил, есть ли у Лесса братья или сестры, живы ли родители. Когда Лесс ответил, что его отец был депортирован службой Эйхмана в одном из последних эшелонов на Восток, тот широко раскрыл глаза и воскликнул: «Но ведь это ужасно, господин капитан, просто ужасно!» Видимо, до него лишь в эту минуту дошло, что он не совсем верно оценивал любезного собеседника.

К этому времени Лесс давно видел Эйхмана насквозь и знал его амплуа. Сперва тот изображал «раскаивающегося грешника», а впоследствии, когда предъявляемые доказательства становились все более вопиющими, он вошел в роль «незначительной пешки», «маленькой гаечки», «невинной, безвольной игрушки». Эйхман неоднократно пытался отрицать, что он являлся центральной фигурой систематического уничтожения евреев. По его словам, во всем были виноваты подчиненные или начальство. «Документы? Подделки! Подписанные им письма? Написаны под диктовку. Подчиненные? Действовали за его спиной без его ведома или против его воли». Одним словом: «Он был яблоком, змеей же были другие».

Одну из причин коварства Эйхмана Лесс видел в его невзрачной внешности: она породила потребность несостоявшегося инженера с комплексом неполноценности быть «кем-то», обратить на себя внимание начальства, став экспертом по еврейскому вопросу. В первую очередь, Эйхман преуспел как актер, чья угодливость была столь же поддельной, как и якобы плохая память. В действительности Эйхман обладал «блестящей памятью», и Лесс разоблачил в нем умного, холодного, лишенного чувства юмора и тщеславного фанатика, одержимого оппортуниста, который столь же дотошно поддерживал чистоту в своей камере, как прежде занимался уничтожением людей.

Эвнер В. Лесс был не согласен с суждением Ханны Арендт, которая наблюдала Эйхмана только на судебных заседаниях и увидела в нем «нелепого дурака». Он считал, что в этом писательница попалась на удочку Эйхмана. Ее ставшее крылатым выражение «банальность зла» он отвергал как формулу коллективного оправдания немецких интеллектуалов. Ведь на самом деле все были причастны к преступлениям, а Эйхман являлся «квинтэссенцией активного кабинетного убийцы, запущенной фашистами цепной реакцией немецкого воспитания».

А сам Эвнер Лесс? Наслаждаться властью над другими людьми было не в его стиле. Его не радовала зависимость Эйхмана. После первого проведенного допроса Лесс записал: «Он, палач евреев, в еврейских руках! Какая ирония судьбы. Странно, но меня совсем не окрыляет эта мысль... Я не чувствую ненависти, а лишь глубокую печаль».

Пример Лесса может многому научить нас, многие из его качеств достойны восхищения. Частью его мировоззрения была привычка видеть дальше своей тарелки (например, он назвал «огромным позором для современной демократической Германии, что преступления по отношению к цыганам, столь же непростительные, до сих пор не были искуплены»). Он понимал, что, застыв в состоянии гнева и ненависти, мы сохраняем фатальные иерархии и ничем не помогаем жертвам. Будущий писатель Харри Мулиш, наблюдавший за процессом, почувствовал, каких сверхчеловеческих усилий стоила Лессу иная позиция и насколько сложными были его эмоции: «Связь этих двух мужчин ощутима даже для тех, кто не является католиком или последователем Фрейда. Эйхман находится на левой стороне сцены, Лесс – на правой. Трудно представить себе более трагичную ситуацию. Двое мужчин, один – пленник другого, которого сам же чисто случайно не обрек в свое время на смерть. Уже три четверти года они ежедневно часами беседуют друг с другом. Между ними возникло нечто неподвластное словам... они снятся друг другу. Днем они пытаются поймать, обмануть друг друга, польстить или навредить друг другу... их связь не прерывается. А теперь они встретились на сцене... Иногда бросают друг на друга взгляд. Это ужасно».           

Юдит Кесслер